Карл Фридрих Гроссгенрих, служивший гувернером в богатых петербургских домах, был другом семьи Кульманов. Обратив внимание на способную девочку, он стал безвозмездно заниматься с ней, а затем, пораженный ее незаурядными талантами и памятью, привлек к образованию Элизабет знакомых педагогов. Вероятно, с ней занимались как индивидуально, так и с другими детьми, отношения с которыми у нее явно не сложились. Это и понятно. Элизабет была очень бедна. Насколько – можно судить по одному из ее первых стихотворений «Мой образ жизни» («Meine Lebensart»), кстати, довольно оптимистичному, в котором она сообщает, что вполне довольна своей жизнью: никогда не ложится спать голодной и имеет целых два платья. Это явно ответ тем, кто относился к ней с жалостью и презрением. А Элизабет была гордой и, в свою очередь, презирала тех, кто видел в ней «бедную девочку». Скорее всего мать и педагоги учили ее терпеть и принимать с благодарностью свою «честную бедность». Однако эти наставления, соединенные с обостренным и постоянно уязвляемым чувством собственного достоинства и осознанием своих блестящих успехов в учебе, рано породили в ней уверенность в своем изначальном превосходстве над окружающими. Как мы помним, Элизабет благодарила аиста за то, что он принес ее не каким-то презренным богачам, а именно к ее родителям – бедным и добродетельным людям. В других стихах эти идеи выражены более отчетливо. Обращаясь к кому-то, назвавшему ее «бедной девочкой», Элизабет решительно это отвергает, предлагая обидчику посмотреть, как сверкает золотом крыша ее дома под лучами восходящего солнца и как вечером, на закате, сияет, словно покрытое топазами, ее единственное окно. И дело здесь не только в том, что у нее только это и есть, а большего ей и не надо. Она ясно дает понять, что она способна увидеть эту красоту, а тот, кто называет ее «бедной девочкой», как не видел, так и не увидит ничего. Еще более недвусмысленно отношение Элизабет к окружающим отражает стихотворение «Утешение» (Trost). Оно адресовано некоей барышне, которая с презрением смотрела на Элизабет и смеялась над ее стихами. Дословный перевод ответа юной поэтессы таков: «Тебе никогда не быть там, куда взошла я. Я оставила тебя далеко позади. Не вечно ты, гордячка, будешь жить, а когда умрешь, никто не вспомнит о тебе. Меня же смерть возвысит и окружит золотым сиянием».Да, Элизабет знала о своих исключительных дарованиях, а, точнее, избранности. Она владела, кроме немецкого (который был ее родным языком) и русского, французским, английским, итальянским, испанским, португальским, новогреческим, латинским, древнегреческим и церковнославянским языками; писала стихи на немецком, русском и итальянском языках и занималась литературными переводами. Среди ее крупнейших работ – переводы од древнегреческого поэта Анакреонта на восемь языков. Перу Элизабет принадлежит также перевод на немецкий язык всех трагедий В.А.Озерова – недооцененного потомками поэта, возможно, по причине скептического отношения к нему А.С.Пушкина. Впрочем, впоследствии ему воздал должное О.Э.Мандельштам, назвавший его «последним лучом трагической зари». Данное определение отчасти может объяснить, почему сердце восторженной юной девушки привлек именно этот автор.
В Элизабет Кульман поражает не только ее поэтическое дарование и феноменальные способности к языкам, но фантастическое трудолюбие и почти фанатическая страсть к литературному творчеству. Количество написанного ею поражает, и, конечно, далеко не все ее произведения отличаются исключительными литературными достоинствами. Значительная их часть – это «творческие задания» К.-Ф. Гроссгенриха и других учителей и упражнения в стихосложении, иными словами, «пиитические опыты», как впоследствии было названо первое издание ее сочинений. Впрочем, все или почти все, что писала Элизабет, вызывало у наставников не только нескрываемый восторг, но и растерянность. Например, учитель российской словесности, объяснив ей правила стихосложения, попросил сочинить, в качестве упражнений, несколько стихотворений. Когда же он проверил домашнее задание своей ученицы, то заявил, что не может ее больше ничему научить.
Впрочем, звездный час Элизабет наступил, когда ей было тринадцать лет. В тайне от ученицы К-Ф.Гроссгенрих послал несколько ее немецких и итальянских стихотворений на суд самого Гете, который в ответном письме отозвался с похвалой о сочинениях юной поэтессы и предрек ей великое будущее.
Письмо всемирно известного классика полностью рассеяло последние сомнения Элизабет относительно своего призвания и места в обществе. Ее почти безостановочное лихорадочное поэтическое творчество питалось не только впечатлениями и размышлениями, но и честолюбием. Она работала день и ночь, до изнеможения, ибо считала неустанный труд главным условием осуществления своего данного Богом предназначения.
Во многих стихах Элизабет отражено ощущение незримого присутствия Бога. Однако ни в детстве, ни на пороге смерти она его ни о чем не просила. Он был для нее только воплощением Высшей Справедливости, и его волю она воспринимала с неизменной благодарностью, постоянно чувствуя устремленный на себя взгляд. Можно заметить, что религиозность Элизабет была одним из источников ее чувства собственного достоинства и презрения к людям, которых она, «бедная девочка» должна была уважать и бояться. В стихотворении «Упование на Бога» она пишет:
Бояться? Чего бояться?
Ведь я же хожу под небом –
Под оком лазурным Бога,
И взгляд его – ясное солнце –
Я на себе ощущаю.
А ночью меня охраняет
Темное звездное небо,
И лунного света касанье
Я чувствую сквозь дремоту –
То Бог на меня взирает.
«Все волоски твои
Бог перечел и знает,
И ни один из них
Ты потерять не сможешь
Без Господа соизволенья», -
Так в Библии говорится.
И я должна бояться? Уж не людей ли?
Нынче они горды и знатны,
А завтра станут пылью,
И их развеет ветер.
Многие немецкие стихи Элизабет, которые, в отличие от большинства ее поэтических опытов, действительно отражают ее внутренний мир, свидетельствуют о неотступном стремлении к славе. В одном из них Элизабет передает свой короткий диалог с Судьбой, которая, будучи в хорошем настроении, предложила ей исполнить любое ее желание. «Для счастья, - говорит девочка, - мне нужны только хлеб и слава». В другом стихотворении она более обстоятельно рассказывает о своих желаниях. Элизабет мечтает о соломенной хижине, поле и саде (вполне естественные желания городского ребенка), а еще, чтобы рядом жили Гомер, Вергилий, Шекспир, Данте, Лодовико Ариосто и Торквато Тассо, среди которых она хотела бы занять и свое скромное место. Больше ей ничего и, главное, никого не надо.
Некоторое время ей казалось, что мечты ее осуществимы. Однако в ноябре 1824 года во время наводнения 16-летняя Элизабет простудилась, потом у нее началась чахотка (туберкулез легких), и вскоре ей стало ясно, что это конец. Единственным утешением для нее были мечты о славе – уже посмертной: «Все кончено. И чуда / Не стоит больше ждать. / Лишь о посмертной славе / Могу еще мечтать». В одном из последних стихотворений она писала, что забвение страшит ее больше, чем смерть. Однако не теряла надежду, что когда-нибудь некий библиофил найдет ее стихи. «Потомки не так завистливы, как современники. Часто слава приходит вслед за смертью», - заключает она вслед за Петраркой, который тоже посетовал в одном из писем: «Хочешь, чтобы хвалили твой слог? – Умри». И она без страха и сожаления шла навстречу смерти. Ей не дорога была жизнь, в которой не осталось ничего, кроме нищеты и страданий, и только жалость к матери связывала ее с этим миром.
Полный текст работы на сайте: http://culturolog.ru/content/view/3529/94/
