Автор: Казин А.Л.
Полностью на сайте: http://culturolog.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=222&Itemid=11
"Иваново детство" было первым прикосновением Тарковского к тайне зла. Подобно своему герою-ребенку, Тарковский здесь начал с исхода - с разрыва с "нормальным" обывательским миром через опыт переживания бездны, где "концы с концами сходятся, все противоречия вместе живут" (Достоевский). Последующая за "Ивановым детством" кинофреска "Андрей Рублев" является дальнейшим расширением этого опыта - с той разницей, что теперь рай и ад противостоят друг другу не "вообще" (взятые как чистые сущности), а в душе России, взятые как фактические стороны ее истории. В таком плане "Андрей Рублев" - это встреча Тарковского с Россией, это суд художника над Россией, но это и суд России над художником.
Вот это уже - сюжет. Сюжет суровый, "реализм действительной жизни, господа". Кто из современных поэтов-писателей вот так нырял с головой в 1400-й год - а Тарковский нырнул. Некрасиво, пьяно в 1400 на Руси - а сейчас лучше? Андрей, Кирилл, Даниил идут под дождем своей дорогой, забредают в сарай, становятся свидетелями безобразной сцены с скоморохом и... ничего. "Слышь, Данила, дождь кончился, пойдем". Как будто есть у русских людей что-то несравненно более значительное, чем упорядоченность земного быта. Если для современного интеллигента подобная "сарайная" сцена - признак "метафизического свинства" целой страны, то для Рублева с товарищами это привычная изнанка национального существования, для которой есть исчерпывающее христианское определение - мир (мiр). Тот самый, который во зле лежит, и не любить который заповедал сам Христос. Правда, Он и приходил на землю для того, чтобы спасти этот мир. Так, уже в первых кадрах "Андрея Рублева" во весь рост встает перед зрителем коренная антиномия мироприятия и мироотвержения, наполняющая собой сознание Тарковского. Как художник Тарковский в полной мере испытал на себе любовь и ненависть сразу - и не только к миру, но именно к Руси, к России, в которой для русского человека всегда преломляется вселенский религиозный горизонт. Другими словами, зритель вместе с героем и постановщиком картины эстетически прикасается здесь к русской надежде, заключающейся в том, что Россия - это не просто страна, а вероисповедание. Именно его имел в виду Гоголь, говоря: "Монастырь наш, Россия...". Его бессознательно подразумевает простой русский народ, называя себя крестьянами - христианами. По верному слову Г. П. Федотова, народ - это национальный сосуд Духа Божия.1 И вот, как и предполагается религиозным отношением к предмету, в мировосприятии Рублева-Тарковского господствуют противоположные силы - любовь и ненависть, страх и тайна. "Начало мудрости - страх Господень" (Притчи. 1 : 7), а что может быть страшнее запустения, царящего в скоморошьем сарае, куда забредают под дождем Андрей, Данила и Кирилл? Значит, для чего-то нужен этот страх на Руси - быть может, для того, чтобы не забывался в своей самости человек, чтобы помнил, что мир для Бога, а не Бог для мира?
Продолжение см.: http://culturolog.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=222&Itemid=11
