В романе И. Ильфа и Е. Петрова "Двенадцать стульев" (1928) Остап Бендер, пытаясь унизить путающегося под ногами конкурента в погоне за драгоценностями — отца Фёдора, решившегося использовать тайну исповеди к личной выгоде, — бросает ему через замочную скважину: "Почём опиум для народа?". Эта фраза, вылетев из романа, закрепилась в общественном сознании. Для атеистического советского государства — весьма кстати. Налицо пропагандистский эффект искусства: сатирический талант авторов избавил массы от необходимости прочтения и усвоения сложных текстов. Оказалось, что чтение для развлечения вполне способно заменить урок политграмоты. Крылатая фраза жива и поныне. И сегодня тот, кто хочет связать религию с опиумом, скорее, воспользуется формулировкой романа: "опиум для народа". Тогда как в марксистской литературе, являющейся первоисточником подобного отношения к религии, эта мысль сформулирована несколько иначе: "религия есть опиум народа". Суть, вроде бы, та же, но по используемому обороту можно судить об источнике. Впрочем, для Ильфа и Петрова, как и для нас с вами, слово "опиум" значит нечто иное, чем то, что оно значило для Маркса. Сатирики своей фразочкой уравнивают священника, соблазнившегося чужим богатством, с наркоторговцем. И для тех, кто повторяет сегодня их слова, религия мыслится как наркотик: нечто нелегитимное (с точки зрения разума), вызывающее зависимость. Что ж, такое прочтение Маркса бы порадовало, он наверняка счёл бы его уместным, однако в его время опиум рассматривался, прежде всего, как сильное обезболивающее, и, сравнивая с ним религию, Маркс имел в виду, что та даёт избавление от страданий — но не настоящее, какое мог бы дать врач, устранив причину заболевания. Опиум назначали (да и сейчас назначают) безнадежным больным: если больше ничего сделать нельзя, то необходимо хотя бы избавить от мучительной боли. Маркс видел в религии ложное избавление: вместо того, чтобы определить причину страданий как социальную, то есть как несовершенство существующих общественных отношений, и таким образом получить возможность исправить всё здесь и сейчас, человек обращается к Богу и ждёт, что избавление придёт независимым от него образом, готовый принять и то, что здесь и сейчас избавления так и не будет, а прекращение страданий наступит лишь в иной жизни, находящейся за гранью материального мира, в обителях, до которых с земли можно достать только верой. Религиозная вера, таким образом, попадает в антиномию к социальному действию. Маркс пишет об этом довольно поэтическим языком (Введение к "Критике Гегелевской философии права", 1844): "Человек — это мир человека, государство, общество. Это государство, это общество порождают религию, превратное мировоззрение, ибо сами они — превратный мир. Религия есть общая теория этого мира, его энциклопедический компендиум, его логика в популярной форме, его спиритуалистический point d’honneur [вопрос чести], его энтузиазм, его моральная санкция, его торжественное восполнение, его всеобщее основание для утешения и оправдания. Она претворяет в фантастическую действительность человеческую сущность, потому что человеческая сущность не обладает истинной действительностью. Следовательно, борьба против религии есть косвенно борьба против того мира, духовной усладой которого является религия. Религиозное убожество есть в одно и то же время выражение действительного убожества и протест против этого действительного убожества. Религия — это вздох угнетённой твари, сердце бессердечного мира, подобно тому как она — дух бездушных порядков. Религия есть опиум народа. Упразднение религии, как иллюзорного счастья народа, есть требование его действительного счастья. Требование отказа от иллюзий о своём положении есть требование отказа от такого положения, которое нуждается в иллюзиях. Критика религии есть, следовательно, в зародыше критика той юдоли плача, священным ореолом которой является религия". На русской почве этот ход Марксовой мысли закрепляется Лениным. В работе "Об отношении рабочей партии к религии" (1909) он пишет: "Религия есть опиум народа, — это изречение Маркса есть краеугольный камень всего миросозерцания марксизма в вопросе о религии. Все современные религии и церкви, все и всяческие религиозные организации марксизм рассматривает всегда, как органы буржуазной реакции, служащие защите эксплуатации и одурманению рабочего класса". И далее: "Марксизм есть материализм. В качестве такового, он так же беспощадно враждебен религии, как материализм энциклопедистов XVIII века или материализм Фейербаха. Это несомненно. Но диалектический материализм Маркса и Энгельса идёт дальше энциклопедистов и Фейербаха, применяя материалистическую философию к области истории, к области общественных наук. Мы должны бороться с религией. Это — азбука всего материализма и, следовательно, марксизма. Но марксизм не есть материализм, остановившийся на азбуке. Марксизм идет дальше. Он говорит: надо уметь бороться с религией, а для этого надо материалистически объяснить источник веры и религии у масс. Борьбу с религией нельзя ограничивать абстрактно-идеологической проповедью, нельзя сводить к такой проповеди; эту борьбу надо поставить в связь с конкретной практикой классового движения, направленного к устранению социальных корней религии". Из сопоставления этих текстов видно, что Ленин даёт религии более вульгарную интерпретацию. Если Маркс видит в религии движение народного духа, сутью которого является отказ признавать превратный социальный мир в качестве единственной и конечной реальности, то Ленин сводит религию к орудию эксплуатации. Из субъекта религиозного сознания народ превращается в жертву социальной манипуляции. Однако общий вывод у Ленина сохраняется: подлинное разрешение проблем достижимо через переустройство общества. Религия не может дать человеку настоящее избавление от страданий, а общество может. Человек, как некогда сформулировал Горький, звучит гордо (впрочем, эти слова писатель вложил в уста весьма сомнительной личности[1], что мешает воспринимать их как искреннюю авторскую реплику). Как бы то ни было, один человек может немногое: его силы и возможности ограничены. Общество, по мысли марксистов, может всё, особенно если это правильное общество. Только правильное общество может по-настоящему утешить человека, утереть слёзы с его лица. Для последовательных материалистов основные страдания человека — материальны. Духовные страдания суть следствие отношения к материальному состоянию. Когда человека физически угнетают или материально обижают, он страдает не только телом, но и душой. Установление общества социальной справедливости должно не только снять с него чисто физически ощутимое бремя непосильного труда, но и устранить большинство причин его душевных страданий. Правильное общество способствует возникновению гармоничной и светлой личности. Марксизм — это плоть от плоти Модерна. Для Модерна характерна вера в безграничную силу разума, преобразовательную мощь знаний, неуклонно возрастающие возможности человека и общества. Марксистское мировоззрение ставит общество во главу угла, поэтому оно легко приходит к мысли, что правильное общество — ключ к решению любых проблем. На первом этапе решаются проблемы социальные, устраняется социальная несправедливость. Далее, возникает база, чтобы разобраться с иными причинами человеческих страданий, — с помощью науки, техники и воспитания нового человека. Страдания может причинять природа — неурожаи, экстремальные погодные условия, стихийные бедствия, угрожающие благосостоянию и уносящие жизни. Но человек должен покорить природу. В знаменитой[2] песне Исаака Дунаевского на стихи Лебедева-Кумача пелось: Широка страна моя родная, Много в ней лесов, полей и рек. Я другой такой страны не знаю, Где так вольно дышит человек! От Москвы до самых до окраин, С южных гор до северных морей Человек проходит, как хозяин Необъятной Родины своей! Социальный контекст здесь накладывается на природный: Всюду жизнь и вольно, и широко, Точно Волга полная, течет.
Алексей Прокопенко "Хозяйка Волги", 1976 |
Человек выступает хозяином сразу и социальных достижений, и природных богатств. Но если он — хозяин природы, то природа должна ему подчиняться. Он может преобразовать природу, точно так же, как ранее преобразовал общество. И границы, в которых может быть развёрнуто такое преобразование, уходят за горизонт. Грань, отделяющая невозможное от возможного, весьма условна. Она определяется достигнутым уровнем знаний, технологий и общественных отношений, но принципиального характера не носит. Строчка из ещё одной советской песни (Авио-марша, 1923, автор текста — Павел Герман) стала крылатой фразой: "Мы рождены, чтоб сказку сделать былью". Приведу куплет полностью: Мы рождены, чтоб сказку сделать былью, Преодолеть пространство и простор. Нам разум дал стальные руки-крылья, А вместо сердца — пламенный мотор. Разум даёт средства для преодоления (покорения) пространства. Акцент на пространстве и крыльях ("стальных руках") — это, так сказать, отраслевая специфика, всё же песня писалась как посвящение только что образованному Обществу друзей Воздушного флота, но переданное авторами настроение отражало общий дух времени (именно оно и сделало песню популярной). Всё, что мешает человеку, угнетает его, препятствует его счастью, будет преодолено. Сначала общественное несовершенство, потом пространство, потом будет покорена природа, потом... Полёт воображения пришлось ограничить — в реальности случилась война. Напрягая все свои силы, народ выстоял в этой схватке, защищая свою страну и как Отечество, т.е. землю своих отцов, своего рода, и как Советскую Родину, единственное в мире место, где строится общество, способное избавить человека от страданий. За Победой последовало послевоенное восстановление. Страна воспряла из разрухи, и снова можно было поднять голову и заглянуть в светлую даль. Очень востребованным оказался жанр фантастики. Авторы наперебой пытались представить, каково будет там, в чудесном завтра, когда стране удастся достичь социального идеала и привести к нему всё человечество. Предстоит дотянуться до звёзд. Новые планеты будут преобразованы по образцу Земли или наоборот, человек будет преобразован для освоения новых планет. Сама Земля станет идеальным домом, вычищенным и ухоженным, где всё налажено правильно. Человечество возьмётся за покорение времени, исследуя прошлое и пытаясь проникнуть в будущее. Но достаточно ли всего этого для полного избавления от страданий? Ведь невозможно обойти тот простой факт, что даже в мире социальной справедливости и технологического совершенства человек может быть отчаянно безутешен. Его личные мечты всё так же уязвимы. Они могут не совпасть с общим направлением движения, с ходом событий, разлететься в прах от соприкосновения с реальностью, с собственными, даже не социальными, а личными, психофизическими возможностями, чаяниями и поступками других людей. Мальчик хочет быть капитаном корабля, но его не берут в экипаж. Девочка мечтает оказаться самой красивой, но вот появляется та, в тени которой она чувствует себя дурнушкой. Учёный движется к открытию, но пока он шлифует детали, кто-то публикует сырой результат, и вся слава достаётся ему. Наконец, классический сюжет: он её любит, а она любит другого. Это разбивает сердце. Персональное счастье, выходит, не гарантируется правильным социальным устройством.
Александр Дейнека "Девочка у окна", 1931 |
Если попытаться свести эти истории к общему знаменателю, то получится, что трагедия в большинстве случаев связана с неготовностью личности принять существующую ситуацию. При этом с точки зрения общества ситуация может быть правильной и даже наилучшей, но личность может с этим не согласиться. Нежелание человека принять то, что предпочтительнее для общества, говорит о его несознательности и даже отсталости: общество оказывается лучше человека; оно ушло вперёд, человек отстал. Такова картинка с точки зрения классического марксизма. Социальное всегда больше личного. Общество задаёт условия, личность им следует. Можно построить общество, которое лучше каждого отдельного человека. Для этого достаточно превратить идеалы в реальные общественные отношения. Если это произошло, человеку ничего другого не остаётся, как тянуться к поставленной планке, расти, становиться лучше. Правильное общество воспитывает людей. В новом общественном укладе возникает новый человек. Если смотреть "снизу", из мира несовершенства, то всё кажется логичным. Действительно, социальная среда воспитывает; это воспитание может быть как плохим, так и хорошим. В хорошем обществе больше стимулов стать хорошим человеком. Улучшение общества ведёт к улучшению людей, — ошибки здесь нет. Но достичь конечного состояния — совершенного общества — так не получится. Математически это описывается с помощью понятия предела. Предел — это некое значение, к которому функция стремится, но не достигает. В любой момент времени в обществе найдутся те, кто поставит личное выше общественного. И что с ними делать? Исторический ответ известен: принуждать или игнорировать. Общество легко может не замечать человека, не считаться с его эгоистическими капризами, а при необходимости и заставить его поступить так, как нужно. И нет никакой гарантии, что этим человеком не окажешься ты: войти в конфликт с обстоятельствами может каждый, и тогда именно тебе достанется холодный душ безразличия или направляющий толчок в спину. Но, действуя подобным образом, общество не избавляет человека от его маленькой персональной трагедии, а только усугубляет её. Это значит, что всегда будут обиженные. Можно ли такое общество назвать царством всеобщей справедливости? Во всяком случае, оно не будет гармоничным и совершенным. Читать текст полностью на сайте: http://culturolog.ru/content/view/3364/113/ |
